Отправлено: 01.10.09 00:27. Заголовок: один ты никто;

цитата:

цитата:

Считается, что изначальное воспитание человеку дает семья. Родители. Братья. Сестры. Иногда - друзья. Но однажды приходит момент, когда ты понимаешь - все, что ты считала воспитанием, было фикцией, а сама ты слеплена чужими руками, как паззл, который никак не сложится. Твой Создатель может исчезнуть, умереть, уехать, бросить, может любить тебя, ненавидеть или не помнить вовсе, но однажды он вернется - вернется, чтобы сказать: "Андре, родная, помни: один ты никто". soundtrack

upd: вы не обращайте внимания, я здесь тихонечко поиграю сама с собой)

 Отправлено: 01.10.09 00:32. Заголовок: акт 1; сцена 1. всяк..

акт 1; сцена 1. всякая нежность безысходна

Минут пять она сосредоточенно смотрела на высокие ветки сухостоя в массивной вазе между столиками. Потом сигарета кончилась, официант подлетел, чтобы сменить пепельницу. Она подняла бледное лицо, сняла солнечные очки и негромко произнесла:
- Вы не могли бы переставить эту вазу в другую зону? Не люблю мертвые цветы.
Официант вытянулся в струну и мягко кивнул, ничего не спрашивая. В менее привилегированном месте на просьбу и внимания бы не обратили, но здесь привыкли к чудачествам. И, судя по расценкам в меню, все подобные прихоти заранее включены в цену всех блюд.
А она пьет третью чашку кофе, и все без сахара. Мнет в тонких пальцах визитку. На визитке – адрес ресторана, и еще время встречи – восемнадцать ноль-ноль. Цифры не отпечатаны – написаны от руки. Подписи нет, но почерк узнаваемый. Не для официанта, конечно, - официанту эта манера даже цифры писать неразборчиво и угловато ничего не скажет. Но она узнает человека, приславшего визитку этим утром по почте, даже по тому, как нечетко он выводит восьмерку и капает чернилами между строчек.
Официант собирается уходить, дергается куда-то в сторону (движение идеально вышколенное, подобострастное – как у них так получается?..), потом останавливается – бестелесная ладонь ложится на предплечье и не дает уйти. Странное ощущение. Никто из клиентов никогда не позволял себе ничего подобного.
- Принесите мне сигарет, пожалуйста. И еще один кофе. С лимоном и льдом. Только не в таких маленьких чашечках, - сказала девушка все так же негромко. Забавно – говорит без укора, но ощущение, будто стоишь под прицелом. – У вас есть посуда побольше?
- Только если бокалы, под вино, например…
- Бокал лопнет. Принесите лучше пивную кружку. И коньяка долейте. Чем больше, тем лучше.
Он принес – поставил нелепую поллитровую посудину на столик, положил рядом сигареты. Она втянула носом запах арабики, перемешанный с коньячным призвуком и нотами лимона, одобрительно кивнула и вежливо произнесла:
- Спасибо, - вкладывая ему в руку крупную банкноту. Уходя к другому столику, официант обернулся – она не смотрела на него, делая глоток из нелепой пивной кружки. Только сейчас он заметил, что сигарета в ее руках нервно подрагивает, а пепел промахивается мимо пепельницы, падает на столешницу – девушка бестолково вытирает его ладонью.
Дурная ассоциация со снегоуборочной машиной в метель.
Кофе в пивной кружке уже заканчивался, когда она наконец услышала голос за спиной.
- Чем ты сейчас занимаешься, Андре? – спросил бархатный мужской баритон. Андромеда намеренно помедлила, выжидая, когда обладатель голоса сядет за столик. Мужчина знал, что она не заговорит, пока он не приземлится напротив, но смотреть на ее спину – всегда прямую, несгибаемую, как кремень, - ему нравилось. К тому же он хорошо знал очередность ее спинных позвонков, и, если бы закрыл глаза на секунду, легко припомнил бы, каково это – пересчитывать их подушечками пальцев.
Но он все же сел напротив – она отметила, что время его не меняет, - закинул ногу на ногу, отобрал кружку, допил кофе, стряхнул пепел на пол. Так, будто имел на это право.
- Андре пробовала стать счастливой девочкой, которую все любят, потом бедной девочкой, которую никто не любит, потом самодостаточной девочкой, которой все равно, любит ее кто-нибудь или нет. Но по-прежнему осталась Андре, у которой, как ни старайся, ничего путного не выходит. Здравствуй, Ральф.
Он улыбнулся. По-старому улыбнулся. С насмешкой и пониманием.
- Тебя по-прежнему никто не называет Андре? Только я?
Андромеда выдохнула струю дыма, посмотрела причудливым взглядом синих глаз, дотронулась мизинцем до дужки очков на столе. Тут он понял – сейчас начнется.
- Послушай, Ральф, двенадцатого ноября прошлого года ты уехал в Сидней, я проводила тебя и попросила не возвращаться. А сегодня мне пришла по почте эта визитка. Объяснишь что-нибудь или, как всегда, поговорим о смыслах, которых нет?
- Ну почему же… Смыслы есть. Например, вчера мне исполнилось тридцать лет. Не хочешь поздравить? – осклабился. Без иронии. Расслабленность связок, нервов, мышц – всего тела сразу.
- С чем? Ты все равно не стареешь. Лучше закажи мне еще кофе с коньяком. Вот в эту пивную кружку. А лучше коньяка с кофе. Так честнее.
- Все еще мыслишь абстрактными понятиями чести? Ай-яй-яй, милая, как нехорошо увлекаться алкоголем.
- Милой для тебя я перестала быть ровно год назад.
- Вот именно, Андре, у нас же годовщина. Официант! Коньяку вот этой прекрасной леди, - он с любопытством глянул из-под ресниц тяжелым и дерзким взглядом, как умел, накрыл широкой ладонью ее пальцы и вырвал из пальцев зажигалку. Меда опустила глаза и подумала: надо же, а ведь этой раскаленной рукой он когда-то убивал людей. Рука как рука, ничего особенного. – Ладони у тебя по-прежнему ледяные.
- И по-прежнему не имеют к тебе никакого отношения, - спокойно возразила Меда, но руку не вырвала. – Значит, ты пролетел половину земного шара, чтобы отметить годовщину нашего разрыва? Жена не боялась отпускать?
- А что жена? Беременная. Восьмой месяц пошел, - отозвался Ральф тоном, который должен был все объяснять.
- Аминь, - не удержалась Меда, и он зловеще растянул тонкие губы в слабом подобии улыбки.
- Смешная ты. Нервная… Неужто так переживаешь? Ну приехал и приехал, кто я тебе вообще, чтобы так ерзать? Могла бы и не приходить.
- Это всего лишь правило хорошего тона.
- Ух ты, какая аристократка проклюнулась, - беззлобно восхитился Ральф; все было настолько по-старому, что совсем не верилось, будто год прошел. Не было никакого года. Был вечный поиск, поддевки и эта ненависть к самой себе. Плюс очаг ненависти – искорка в глазах человека напротив. Умножить на количество сигарет, разделить на кружку кофе без сахара. Уравнение не имеет решений. – Где ж ты раньше-то была, родная?
- Всякая нежность безысходна, - прищур, а глаза – синие; с каждым годом все глубже и глубже синие.
Сколько они знакомы – год, два, три?..
- Кортасара анализируем? До сих пор?
- Это из разряда вечного. Ты лучше о себе что-нибудь расскажи, раз мы оба здесь, - отзывается безо всяких выражений; а раньше была высокопарна, много говорила, спорила, несла абсолютную чушь, но нравилось, нравилось, черт возьми.
- А что мне рассказывать? Про жену или про что?
- Жена вошла в категорию неодушевленных предметов? Печально.
Он сердито цокнул языком.
- Иногда мне кажется, что лучше бы ты все еще строила из себя хорошую девочку. Ненастоящая ты… приятнее, что ли.
- Я и строю, Ральф. В школе строю. Дома строю. У строителей тоже выходные бывают, разве они не люди? – она не улыбается, но в лице нет ни истеричности, ни особой благожелательности. Мелкий ручей постепенно переходит в глубокую реку. Жаль, что ему пришлось это пропустить.
- Я не люблю свою жену, Андре. Да и не любил никогда. Что мне рассказывать?
- А меня, значит, любишь.
- Выходит, так.
- И что я сейчас должна сделать? – еще одна пивная кружка с кофе начинается с ее глотка. Паузы. Выдоха. Щелчка зажигалки – пламени нет, только один звук. – На шею к тебе кинуться или замуж попроситься? Ты говори, не стесняйся, я пойму.
- Можешь и попроситься. Я не очень против.
- А я – очень, - она наклоняет голову, вытаскивает ледяную ладонь и без задней мысли прикасается к его подбородку. Потом смеется. Негромко смеется, с хрипотцой. Допивает кофе (или коньяк?..), трет висок запястьем и, наклоняясь, произносит: - Я не смешная, Ральф, это же вы, маглы, смешные. Пока тебя не было, я телевизор смотрела – во-о-он тот. А там ток-шоу – так вы их называете? Знаешь, что говорит ведущий? «Оставайтесь в эфире и, может быть, мы решим ваши проблемы в ближайший час». Тебе не ко мне, Ральф. Тебе туда. Глядишь, и жену любить научат.
- Андре…
- Я не Андре, Ральф. Меня зовут Меда. Вот уже целый год. Хочешь, выпьем за это?

 Отправлено: 05.10.09 17:02. Заголовок: акт 1; сцена 2. запа..

акт 1; сцена 2. запах моря.

- Не любишь лифты? – Ральф проницательно щурится, когда Меда быстро, нервно выскакивает из кабины на мраморный пол, застеленный ковровой дорожкой. Конечно, красной. Как же иначе? По разные стороны коридора – масса дверей, и все одинаковые, тяжелые, дорогие, из добротного дерева. Различие только в номерах на золотых табличках. И еще в болтающихся кое-где бирках «Не беспокоить».
- Просто не понимаю, как эта хромированная штука ползет по этажам в жуткой кабине на сомнительных тросах безо всякой магической подоплеки, - честно отвечает она, вскинув смешной подбородок с ямочкой. Ему всегда нравился этот подбородок. Вызывал… нежность, что ли? Желание прикасаться.
- Ты же волшебница, - роясь в кармане, он достает ключи и отпирает одну из дверей, пропуская ее вперед. – Неужели не веришь в чудеса? Разве это не магия – лифт, летающий между этажей по каким-то мистическим законам или вовсе без них?
- Тебе трудно это понять, но всякая магия логически обоснована. К тому же магия – это люди, Ральф. Что-то живое… одушевленное. А ваши лифты – это техника. С какой стати я должна доверять свою жизнь бездушной машине?
- Ты и людям-то ее не доверяешь.
- Попрошу без комментариев.
Дверь захлопнулась тихо, вспыхнул приглушенный свет; Меда машинально скользнула взглядом по гостиничному номеру – ничего нового, кричащая дороговизна, осторожная, грамотная роскошь, тяжелая дубовая мебель, мини-бар, диваны с бархатной обивкой, окно в половину стены; за окном – хмурый город с дырявыми глазницами облаков.
- Зачем ты меня сюда привел? – оборачивается на каблуках, ловит взгляд, блуждающий по лодыжкам и икрам, машинально одергивает юбку.
- Андре, ты же никогда не была наивной девочкой, что за вопросы? – у него улыбка без просветов, такая бывает у людей с оголенным желанием не подчиняться запретам. Потом он подходит к бару. Наливает виски. «Jameson» - любимая марка Ральфа, она помнит это слишком хорошо. Как выясняется, она очень много о нем помнит – привычку смотреть сверху вниз, иронически кривить губы, морщить лоб, говорить непробиваемым тоном и усаживать собеседника на место одним словом; даже не словом – звуком. Уж не от него ли она переняла чеканность фраз?
- Это смешно. Австралия – большая страна, Ральф, неужели ты не можешь найти себе любовницу там? – нет, она не язвит, это просто такая манера общаться. Садится на диван и снова одергивает узкую юбку.
- Мне не нужна любовница, если я захочу – каждая будет моей.
- Я уже и забыла, что неоправданно высокое самомнение – самая главная твоя черта.
На выпад он не реагирует, морщится только пренебрежительно, и это чертовски раздражает. Невозможно чувствовать себя всезнающей, мудрой и ко всему готовой леди, если рядом стоит Ральф. Смотришь на него и понимаешь: черт знает, что творится в его голове, но он определенно умнее тебя; вероятно, он давно просчитал все, что ты сейчас говоришь. Вероятно, все, от чего сейчас у тебя едет земля из-под ног, для него всего лишь один пункт в плане. Или, например, галочка в личном списке дел. Он ведь отлично умеет тобой манипулировать, знает, на какие педали нажимать.
Когда-то все это заставляло тебя биться в истерике, стоило ему отойти на четыре шага. А сейчас ты сидишь напротив, судорожно поправляешь проклятую юбку, в который раз чувствуя себя овцой на заклание. А ты отвыкла от всего этого, девочка, ты целый год убеждалась, что умеешь существовать самостоятельно, билась за какую-то невнятную свободу и черт знает что себе напридумывала. Было бы очень здорово, если бы хоть кто-то понимал тебя так же хорошо, как Ральф. Но это, кажется, безнадежная утопия – кому ты нужна со своими извечными заморочками?
С каким-то странным, муторным сарказмом ты думаешь, что в нынешних обстоятельствах давно пора расстегнуть блузку и согласиться выйти за него замуж. Не то чтобы вам светит неземное счастье, но ты бы много дала за возможность не объяснять никому своей гребаной символичности.
- Поговори со мной.
- Что?
- Просто поговори. В последнее время слишком много женщин хочет со мной переспать и ни одна – просто поговорить ни о чем.
Она понуро качает головой, наблюдает за его дергающимся кадыком, откидывается на спинку и спокойно, без привычной театральности спрашивает:
- Как твоя жена с тобой живет?
- Очень даже неплохо, - так же человечно отвечает он, подходит, садится рядом, делает вид, что не замечает, как нервно она отшатывается в сторону. - Одри очень похожа на тебя. Разве что попроще. Хотя сходство в основном внешнее. Даже туфли носит такие же. К тому же ты совсем не умеешь готовить.
- Научусь когда-нибудь, я способная.
- Способная, верно. На все способная.
- Это сейчас было оскорбление?
- Констатация…
Кажется, тот странный хмурый город с дырявыми глазницами облаков, что лежит под окном, как пепел под подошвами, сегодня пахнет морем. Или чем-то очень на него похожим.
В тишине она молча смотрит на расстегнутый ворот его рубашки, выхватывает взглядом серебряную цепочку, машинально протягивает ладонь и вытаскивает простой крестик с распятием, удивленно вскидывает лицо.
- Ты же никогда не молился, Ральф.
- Молился, - он смотрит без вызова, без укора, только в радужке глаз какая-то странная, горькая обреченность. – Ты встретила меня, когда мне стукнуло двадцать восемь. И обо всем, что было в моей жизни до тебя, в сущности, не имеешь никакого понятия, - потом внезапно понижает голос и на грани слышимости бормочет себе под нос: - Хотя иногда мне кажется, что до тебя ничего не было.
- Ты воевал в какой-то из магловских войн, был снайпером. После войны сразу согласился убить несколько человек по старым связям, и так стал киллером.
- Если тебе интересно – я раскаиваюсь. Не то чтобы это снимает с меня грехи, просто примиряет с действительностью.
- Молишься за души невинно убиенных собой?
- Никто из них не был невинен, - ужесточившиеся губные морщины явственно указывают на то, что Меда так удачно задела больную тему. – Ты считаешь, что если один человек убивает другого, то убийца непременно средоточие зла, а жертва – святой великомученик. Было бы гораздо проще, если бы твоя теория была верной. Но это не так. Когда-нибудь ты поймешь это.
Зачем она теребит этот крестик? Все рассматривает, ищет какую-то параллель, а они, как известно, не пересекаются.
- Уже давно поняла, Ральф. Потому и все время в таком подвешенном состоянии…
- Знаю. Я же тебя так хорошо знаю, не забывай, - печальная улыбка копает в щеках ямки. – Ты никогда не задумывалась, с чего вдруг такое доверие? Люди моей профессии обычно не распространяются о таких вещах. Кто захочет общаться с человеком, который способен выпустить пулю тебе в лоб? При этом теоретически это может сделать каждый. Но в основном решетят спины друзей. Ну а мне платят за то, что я без лишней волокиты стираю ненужного человека. Согласись, это гораздо высокоморальнее предательства. И тебя это никогда не отпугивало…
- В мире осталось мало вещей, которые могут по-настоящему меня напугать. Разве что зеркало.
- Все считаешь себя всюду лишней? Никем не понятой?
Секунду Меда смотрит в его лицо, потом отпускает крестик, встает и подходит к окну. В тусклом свете силуэт становится совсем нечетким.
- Андре?..
- В этом мире очень хорошо живется людям, которые твердо уверены в верности своих принципов, умеют делить окружение на плохих и хороших, рисовать разделительные полосы и идти по жизни, как по шахматной доске. Белые клетки, черные клетки. А я, наверное, так никогда и не узнаю, клетка какого цвета предназначена мне. Рождение в моей семье предполагает играть партию за черных, но я почему-то в числе белых. Вечно не на своем месте, понимаешь меня?
- Я тебя люблю.
- Не говори этого слова, пожалуйста, - когда она оборачивается (странный жест – обхватывает себя за плечи, будто замерзла до костей), на лице только призрачная улыбка; он молча встает с дивана и обнимает сзади, тыкаясь носом в щеку, как верный пес. – Ральф… послушай, не надо…
- Я много думал насчет того, почему именно ты. На свете четыре миллиарда женщин, а я упорно приезжаю в Лондон, ищу тебя по всей Англии, как бешеный, а когда нахожу, не знаю, зачем искал. Тебя не существует по документам. Нашим, не волшебным документам. В этом мире тебя нет, понимаешь?
- Меня и в том мире не слишком много, - она говорит тихо, потому что он очень близко – сбивчиво дышит в шею, как пьяный, колется однодневной щетиной. Щетина всегда напоминает о возрасте. Такие жесткие волоски бывают лишь у взрослых мужчин, семнадцатилетние юноши и мечтать о таких не смеют.
- Побудь со мной сегодня. Останься.
- Зачем? Снова делить себя на слагаемые? Хватит, Ральф, отпусти меня, мне нужно домой.
- Пожалуйста. Останься. Пожалуйста. Пожалуйста.
- Подари мне крест.
Нет. Ей показалось. Хмурый город с дырявыми глазницами облаков за окном уже давно ничем не пахнет.