Отправлено: 20.09.09 12:13. Заголовок: Большой зал.

 Отправлено: 21.09.09 20:44. Заголовок: - Белл, ты идешь?- О..

- Белл, ты идешь?- Останавливаясь у дверей женской спальни спрашивает меня Нарцисса. Я рассеянно гляжу на нее, выдавливаю из себя слабую улыбку и пожимаю плечами. На улице такой ливень, мне не хотелось бы отрывать взгляд от омытого каплями дождя окна и идти куда-то, где будет куча криков и суматохи, от которых у меня, как всегда заболит голова и на десять градусов ниже упадет настроение.
Удивительно, но придется. Я ведь еще с утра решила для себя, что хотя бы на последнем году обучения в этом Богом забытом месте я зайду в Большой, в последний раз, с отчетливой улыбкой на губах. Не то чтобы я буду очень рада всех видеть. Я буду всех рада видеть здесь в последний раз.
Или почти всех.
- Ты иди, я буду немного позже.- Наконец отвечаю я сестре, встаю с теплого кресла и направляюсь к зеркалу. Если я и решила пойти на этот проклятый праздник, то пойду на него в нормальном виде.

Скажи: ничего не было, нет.
Может быть, я поверю в это,
Если будет сказано с верой.
И не смогу найти двери,
Как будто я здесь в первый раз.
Не знаю значения стрелок,
Не понимаю, который час. (с)

Вот уже семь лет в подряд здесь ничего не меняется.
Семь лет в подряд меня окружают все такие же серые, все такие же каменные ледяные стены замка и огромная толпа грязнокровок, распускающих за спиной разные бредовые слухи, от которых, если принять их всерьез, конечно, и посинеть можно. Хорошо что я не принимаю это в серьез. Вернее, я принимаю это достаточно серьезно, но мне в последнее время сложно различить мою серую правду от их белой лжи. Все эти слухи такие холодные и часть из них такая правдивая.
Себя больше не узнать.
Вот уже семь лет в подряд я пытаюсь найти себя в осколках человеческих душ, толпами заполняющих серые коридоры с каменными полами. У меня почти выходит. Правда, как только я вижу успех в своем деле, моя душа сразу ускользает из ухоженных рук. Все не как у людей.
Вот уже семь лет в подряд я все так же спешу в Большой зал, в надежде опоздать. Жаль, только сюда опаздывать я не умею – это место просто заставляет меня приходить к себе вовремя, причем его вовремя совершенно не соответствует моему. Я всегда прихожу в Большой зал не тогда, когда часы показывают мое «вовремя» - правильное время для меня.
Гулкое эхо тонких каблуков, так отчетливо звучавшее в потихоньку пустеющих в коридорах сливается с гулом толпы учеников как только я захожу в Большой зал. Здесь, как всегда, слишком много людей.
Я же говорила, что здесь уже как семь лет в подряд ничего не меняется.
Но говорила ли я, что думаю, что тут вообще никогда ничего не изменится? Все просто однажды застынет блестящими ледяными фигурами, которые будет так бережно лелеять время, не давая им ни растаять, ни опачкаться. Не знаю, будет ли это хорошо, но это было бы красиво.
В таком случае я бы не отказалась быть фигурой в центре. Просто мне там и место, я там быть привыкла. Наверное, именно поэтому пропускаю колючие взгляды людей, которым я неприятна (я промолчу, что таких почти весь Хогвартса), с огромным усилием натягиваю на губы немного грубую улыбку и медленным шагом иду к своему столу.
Была бы я не я, побежала бы. Но я же не могу упустить такой возможности показать всем, что я отсюда никуда не денусь. По крайней мере до тех пор, пока не стану той самой ледяной фигурой в центре, на которую все почему-то обращают внимание. Не то чтобы она будет невероятно красива… Просто на нее будет красиво смотреть.
Мимо пробегает какой-то младшекурсник и случайно задевает мою руку. Странно, я даже не поморщилась. Даже не уколола взглядом. Либо он действительно на это не заслуживает, либо за семь лет тут действительно что-то изменилось.
- С ума сойти.- Тихо шепчу я и вздыхаю.

 Отправлено: 22.09.09 00:30. Заголовок: - А завтра наступит ..

- А завтра наступит осень. – Молодая девушка сжимает руку юноше, идущему рядом с ней по полю, что еще и не думало покрываться желтой палитрой красок, - наоборот, на зеленом полотне распускались цветы, - когда их касались солнечные лучи, что уже проглядывали из-за горизонта, возвещая о том, что ночь, собственно, уже закончилась, унося с собой чьи-то сны, то яркие и красочные, - детские, такие снятся только им. Про то, что самого невозможного можно достигнуть, про любовь, что накрывает с головой, про свет, что льется из-под двери, - там родители на кухне пьют чай, - и это не снится. К ним можно выбежать, обнять за шею, чмокнуть в щеку, подождав, пока отец не посадит на свои колени, а мать вытащит из старого буфета еще одну чашку и не нальет в неё чай, положив ложку лимона. Они будут о чем-то тихо разговаривать, - почти шепотом, ты их о чем-то спрашивать, так же тихо, получая ответы на многие вопросы. А когда солнечные лучи отразятся на оконном стекле и перебегут на занавеску, украшенную причудливыми цветами, ты закроешь глаза и уснешь, и не узнаешь, что родители перенесли тебя в кровать, а мама еще долго сидела, поправив одеяло, и держала твою руку, потому что проснувшись ты решишь, - что это было сном.
Рассвет всегда приходит совершенно внезапно.
- О, да. Замечательное время года, - дожди, знаешь ли, туманы… Это у вас там во Франции, - он нарочно замедлил тон на этом слове, словно подчеркивая сарказм, который и так сквозил в голосе, - тепло и солнечно.
- Хей, - Она ущипнула его за бок, и дождавшись возмущенного взгляда, продолжила, - между прочим, это ты уезжаешь в свою школу, а мне тут еще неделю куковать, - успею насладиться всеми чудесами вашей замечательной погоды…
- А теперь задери носик к верху, прими обиженный вид, и ать-два, ать-два. – Он расхохотался под обиженным взглядом девушки, которая действительно выпустила его руку, и попыталась прибавить шаг, что было весьма проблематично, учитывая то, что земля размокла от многочисленных дождей, да и без этого была наполнена всякими ямами, да канавами, так, что шею сломать – раз плюнуть. А объяснять родителям, почему он угробил дражайшую кузину, Нотту не хотелось. А, видимо, придется, если эта милая девушка не перестанет так вышагивать вперед, попеременно спотыкаясь. Именно поэтому, он, вздохнув, прибавил шагу, что бы догнать девушку и подхватить под руку, поддерживая от очередного падения, - таки, Кристиан Нотт – джентльмен, бабушка бы умилилась и просюсюкала, что он весь в отца.
Ха, будто она не знает, как отец любил в младшем возрасте таскать любимую девочку за косички, подкидывать мышей в портфель и организовывал всяческие отработки, взрывая ей котел на Зельеварении. Прав был папочка, когда молчал о таких вещах, ой как прав.
- Ты хоть проводишь? – Она не удержалась и прыснула ему в плечо.
- Нотт, ты похож на меленького капризного ребенка, выпрашивающего у родителей игрушечную железную дорогу.
- О, да..
А она пришла его провожать, - такая забавная в своем длинном шарфе ярко-желтого цвета, и чихающая в ладонь, - она все таки умудрилась промочить ноги и простыть, в ответ на что, её милая маман, - сестра Элеоноры, - наотрез отказалась давать ей лекарственное зелье, - мол, сама вляпалась, мучайся теперь. И она мучилась, чихала, сморкалась, специально гнусавила, и просидела весь вечер в комнате молодого человека, заняв всю его кровать, наблюдая за тем, как в чемодан летят вещи, по принципу «тяжелое» «не тяжелое», учебники проходили такую же проверку, видимо, будь его воля, Нотт оставил бы дома их все, но вряд ли школьного библиотекаря порадует Слизеринец, каждую перемену прибегающий за новой книжкой. А еще, - пролила на его кровать стакан горячего молока, после чего скабрезно убеждала, что белое пятно на простыни, - естественного происхождения, утверждала, пока не получила в лоб подушкой, и хохоча не свалилась с кровати на пол, со стоном, что больных не бьют. Потом убежала куда-то, вернулась с двумя чашками чая, уснула поперек кровати, положив голову ему на живот. А теперь стояла, то обнимала, то негромко ругалась по-французски, да так, что смысл слов не оставался тайным, - интонация раскрывала все секреты. Трепала его за волосы, требовала писать каждый день, потом непоследовательно заявляла, что не откроет и конверта, пришедшего от него. Потом выпалила, что будет скучать, поцеловала в щеку и отстранилась, - до отправления поезда оставалось всего каких-то пять минут.
Его кузина, во истину ненормальная девушка, и ему было ну очень жалко её молодого человека, с которым она каждое утро разрывала отношения, а к вечеру умудрялась помириться, - он думал, что сова уже откажется летать, - но птица стойко сдерживала все трудности, за что мысленно пририсуем ей орден Мерлина первой степени. Пририсуем потому, что прикалывать некуда, - сопрут еще. Но именно она была причиной того, что в первое попавшееся купе молодой человек ввалился с самой дурацкой улыбкой на губах, распугав стайку хаффлпаффок, курса так с пятого, которые уже достали свои журналы и готовились играть во взрослых девушек, перемывая кости всем знакомым парням. Впрочем, в одиночестве посидеть ему не дал, тадам, - кто же это мог быть, кроме Пруэтта, так удачно ввалившегося следом с бутылью Огневиски и хитрым выражением лица. Первоночальный план, что отмечать, в общем-то, нужно уже после банкета, полетел в тар-тарары, где ему, собственно и место. В итоге к Хогвартсу наши гарнi хлопцы подъезжали уже в весьма веселом состоянии, напевая одну из тех од, что цитировал на своих лекциях профессор Бинс. Возможно именно поэтому, они так удачно чуть не распластались перед профессором Трансфигурации, которая смерила их не слишком добрым взглядом, но пропустила, ибо пару метров они смогли пройти относительно ровно. А потом был народ, много народу, который что-то говорил, кричал, переругивался, - готов был вылить на первого встречного впервые впечатления о возвращении в замок и летних каникулах, - одного такого ретивого молодого человека пришлось бодро завернуть пьяным восклицанием: «А? Чё?»
Расставшись с Пруэттом, молодой человек попытался пройти к столу своего факультета, что стоило ему помятой мантии, галстука и не слишком цивильного вида. Поздоровавшись со всеми, кто уже подошел, Слизеринец взглядом обследовал зал, пока не нашел, кого искал. Молодую девушку, что-то объясняющую второкурснику и подходящую к Гриффиндорскому столу. Припомянув Мерлина и всех его родственничков, молодой человек отправился в обратный путь, ловя на себе не слишком то ласковые взгляды тех, кто пытался выполнить обратное ему движение. Впрочем, толпа рассасывалась довольно быстро, а это значит, что вскоре он оказался там, куда и торопился, совсем рядом с рыжеволосой Гриффиндоркой, которая поправляла значок старосты школы, поблескивающий на груди.
- Десять очков с Гриффиндора! – Придав голосу серьезности, произнес молодой человек, по-прежнему стоя за спиной девушки, и, не давая её развернуться, закрыл ладонями глаза, прибавив, - А теперь попробуйте угадать, мисс Эванс, какой учитель и за что снял с вас баллы.

 Отправлено: 25.09.09 20:08. Заголовок: Войти в чрезвычайное..

Войти в чрезвычайное положение гораздо проще, чем из него выйти. Еще когда август не растерял всех своих законных прав, сентябрь уже растянул свои баллистические ракеты-аспидно-черные облака по всему небесному пространству, еще вчера кристально-голубому. Дождь застал половину пригорода, мягко говоря, врасплох, никто не ждал его прихода вплоть до октября.
Петунья сидела под зонтом на одной из лавочек, что расположены в крошечном, поросшим зеленью парке. Она обнималась с каким-то толстым парнем и без сомнений обсуждала (и осуждала) прошлепавшую мимо Лили. Промокшую до нитки. Без зонта. В неизменном желтом плаще и с рыжими волосами, приобретшими ржавый оттенок и прилипающими к лицу – Лили то и дело смахивала длинные мокрые пряди с лица, и мелкие брызги перескакивали на щеки и ресницы.
Они словно забыли, как сладозвучно может звучать простосложное «привет». Когда они не говорят о погоде, они молчат. Они не говорят о погоде никогда. Лили проходит мимо, пряча глаза за вуалью волос, но ветер их настойчиво сдувает, обнажая душу. Одно только слово, и скандал неизбежен. Это не послужило бы эмоциональной встряской и даже не сошло бы за здоровую сестринскую конкуренцию по одной простой причине – они давно не перебрасываются словами. Простое «привет» превратилось в самую изощренную пытку гордости, а у Эвансов ее, насколько известно, как снега зимой, и прячься – не прячься, сколько ни борись и сколько ни сражайся – победит сильнейшей. Гордость не ходит без лаврового венка.
Это был последний вечер последнего дня, больше они не виделись. Совсем.
Взметнувшийся пожар сухими листьями прилипал к желтому плащу и проносился мимо, когда Лили неспешным, степенным шагом пересекала платформу 9 и 3/4, улыбаясь встречным лицам рассеянной улыбкой. Это было не впервые, но теперь этому пришел конец. Петунья и Лили Эванс, сестра к сестре и кровь к крови, больше не виделись в последний вечер последнего дня.
Она попрощалась с подругами и проворно протиснулась в закрывающееся за хаффлпаффским префектом купе старост. Хотелось пооткрывать все окна, чтобы ветер стерильной метлой вымел всю ту удушливую духоту, что наполнила морозное пространство колючим напряжением.
В Большом Зале пахло ванилью и прелой огненно-желтой листвой, прилетевшей с какого-нибудь очень дальнего дерева, стареющего и потому неизбежно покрывающегося залысинами. В Большом зале пахло новенькими мантиями, терпкими и тонкими, едва уловимыми, духами и, что особенно стоит отметить, голосами. Громыхающими басами, колокольными перезвонами, гнусавыми барабанами – все смешалось и перепуталось. Согласитесь, довольно несложно различить среди веселых, возбужденных голосов отчаянные, резкие, безжалостно бьющие по ушам мелодии плача. До Лили со всевозможной внезапностью донеслись все вышеперечисленные признаки приближающейся истерики. Настоящего маленького урагана. Девочка, настолько крошечная, что казалось, стоит ветру, этому хмурому ветру, гоняющему аспидные тучи по бескрайнему прежде голубому пространству, поддеть ее, лечь на плечи и взъерошить светло-каштановые волосы, как ее не станет. Пепельно-серым, густым дымом, пахнущим благовониями, малышка просто-напросто разлетится на бесчисленное множество частиц, заряженных плачем. Воспарит и взовьется под зачарованным потолком.
Knocking on Heaven's Door.
Лили отняла микроскопические ручки от заплаканного лица и, не ожидая увидеть то, что преподнесла ей реальность, отпрянула, тяжело выдохнув. Девочка заплакала громче прежнего и натянула мантию на обезображенные щеки, до самых глаз, из которых капали крупные, как морские брызги, слезы, орошая черную ткань, которая постепенно начинала ими пропитываться. Лицо ребенка покрывало множество небольших щупалец, и они омерзительно шевелились, словно обладали каким-то допотопным разумом. Нашивки на мантии не наблюдалось, значит, девочка только-только, впервые, переступила порог Хогвартса, и нет ничего удивительного в том, что она смертельно напугана, получив в общем-то банальные для обитателей замка увечья.
- Ну, милая, не плачь, наша школьная целительница в момент избавит тебя от них. – Лили ласково провела рукой по мягким волосам, но малышка лишь в ужасе отпрянула – казалось, она до конца своих дней перестала доверять волшебникам, не беря во внимание тот факт, что сама относилась к их числу. – Только скажи мне, кто это сделал, и не сомневайся, он понесет наказание. – Девочка всхлипнула и замотала головой. Ясно, боится. – Дорогая, поверь, я навсегда отобью у этого человека желание тебя обижать. Ну? – Та покосилась в сторону слишком долговязого и худого для своего возраста мальчика, который достаточно громко смеялся, окруженный, без сомнения, прихвостнями, подобострастно заглядывающими своему предводителю в рот.
- Мисс Эванс, почему вы еще не за столом? – За спиной неожиданно нарисовался высокий темный силуэт гриффиндорского декана – несравненной и абсолютно незаменимой Минервы МакГонагалл. – Ах, боже мой! – Ответы, как правило, приходят либо слишком поздно, либо слишком рано. В нашем случае самым уместным кажется второй вариант. – Ничего-ничего, возвращайтесь к однокурсникам, мисс Эванс, я сама провожу мисс Уайт до больничного крыла, все-таки она отныне студентка Гриффиндора, и это в какой-то степени входит в мои обязанности.
Но Лили не направилась прямиком к столу, горевшему красными и золотыми нашивками на мантиях. Как только профессор МакГонагалл скрылась за дверью, как только подол ее уходящей в пол мантии мелькнул и тут же исчез, девушка двинулась в прямо противоположную сторону.
- Ты, наверное, возомнил себя великим чародеем, коль теперь числишься второкурсником, я права? – Староста буквально тучей нависла над мальчишкой, самодовольная улыбка с лица которого начала медленно сползать. Увы, никому не хочется быть наказанным, особенно первого сентября и особенно какой-то высокомерной девчонкой, которой посчастливилось стать обладательницей некоторых немаловажных привилегий. – И еще, если я...Черт возьми, какой идиот..? - В глаза впилась кромешная тьма.
Лили тоненькими бледными пальчиками вцепилась в причину внезапно наступившей индивидуальной ночи – мужские руки, крепко прижатые к ее лицу.
- Крис! Немедленно верни мне способность видеть! – Она на ощупь попыталась наступить юноше на ногу, но увы потерпела в этом полное фиаско, нелепо оступившись. И если во всем принято искать плюсы, то в данном случае такой нашелся тоже – Эванс худо-бедно удалось освободиться. – И между прочим, парень был отпетый слизеринец! – Не в ее привычках теряться, и уже спустя доли секунды, гриффиндорская староста тыкала пальцем в грудь шутнику Нотту. – Постой-ка...
Изумрудно-зеленые глаза сузились до размера щелок и принялись с подозрением вглядываться в лицо, в котором по определению что-то было не так.
- Скажите мне, молодой человек, когда вы успели так надраться? И давно ли вы читали устав школы? Впрочем, на этот вопрос отвечать не нужно, сразу ясно, что давно.
И все-таки как же я рада тебя видеть...

 Отправлено: 26.09.09 00:06. Заголовок: Кто считает, что все..

Кто считает, что все сердитые люди сами по себе не красивы, могут смело засунуть свои убеждения себе в задницу, и ими же подтереться для верности, ведь они никогда не видели сердитую мисс Лили Эванс, поэтому к подтиранию пятой очки можно смело прибавить слюнепускание и губозакатывание в том числе. Итак, подарив им слюнявчик и карандаш, что непременно продаются вместе, мы возвращаемся к нашему барану. То есть, не к парнокопытному и не рогатому, а милому мальчику Кристиану Нотту, что на данном этапе своей жизни стоял посреди Большого зала и улыбался уголками губ, - сдерживая отчаянную мимику лица, ибо ученика с улыбкой блаженного идиота учителя бы точно поймали за злоупотребление спиртных напитков, и бесполезно было бы им объяснять, что Хогвартс-экспресс это еще не замок, и правила внутреннего распорядка на него не распространяются. Кто бы послушал Слизеринца (да-да, именно с большой буквы), который слова связывает с минутным опозданием и иногда щурится, пытаясь сфокусировать взгляд, - отчего у него на лбу появляется милая морщинка. Бабушка Кристиана Нотта подвывает от умиления.
На самом деле, спиртным молодой человек злоупотреблял крайне редко, но, как правило, очень метко. Обычно это происходило в компании господина Пруэтта, который всегда пил за то, что все бабы - сволочи, а любовь - зла, но полюбить можно и козу, и змею, и Блэк, в общем, звериные предпочтения Гидеона мы оставим ему же, - пусть сам и рассказывает, а если будет поддатым, может еще и покажет, для твердости убеждений. И, как вы уже поняли, бутылки для сих милых посиделок было очень-очень и еще раз очень мало, в конце концов, два здоровых парня и жалкий литр спиртного, - ну это просто не интересно. Сам процесс я описывать не буду, и дело не в рейтинге и пропаганде спиртного, просто мне лень расписывать это все, а Кристиану Нотту стыдно рассказывать. Зато, можно упомянуть о последствии этих милых чаепитий, - то есть о том, что стенка становится лучшей подругой, матерью и сестрой, о чье плечо или шершавость (как вам больше нравится), можно опереться и доползти до гостиной своего факультета, желательно не нарвавшись на братьев наших больших, под которыми мы имеем в виду учителей, этот источник знаний и мудрости, который не гнушается дать вам в руки ведро и отправить собирать в подземелья всякую дрянь, хорошо хоть не в полнолунье голышом в бочке купаться, - в некоторых школах практикуют и такое. Так вот, если вы удачно доползли до гостиной своего факультета, не забудьте помолиться Мерлину и всем Богам, которых вы знаете, ибо иначе больше вам так не повезет. Так вот, доползя до пункта «Б», вам нужно внимательно оглядеться и найти тех, кто поддастся на жалостливые уговоры и согласится сопроводить вас до спальни, что бы вы не врезались в первую попавшуюся дверь, не свернули себе шею на лестнице, или не перечитали все ступеньки зубами. И вот она, - замечательная кровать, - надежда, услада и источник живительной силой. Итак, еще одна предсонная молитва Ктулху и можно смело отчаливать в мир сновидений, даже не задумываясь о том, что завтра вас ждет замечательный день, который непременно начнется с похмелья…
Но начнется он завтра, а в том, что начнется – грех сомневаться, и пустая бутылка, любезно оставленная в купе, говорила об этом яснее всяких слов и ненужных описаний, хорошо хоть, он не один будет такой бедный и несчастный. Впрочем, мисс Эванс его оптимизма явно не разделяла, а судя по её виду в данный момент, - была готова учинить жестокую расправу с применением всяческих незаконных средств. Впрочем, до такого доводить ему девушку явно не хотелось, - он помнил, как однажды умудрился просидеть под дверью пустого класса, где Лили закрылась, ускользая от очередного разговора после ссоры, больше трех часов, меля всякую ерунду, читая вслух книжку, взятую из библиотеки, для доклада по Нумерологии. Видимо, Эванс была железная, потому что если бы это читали ему, он бы пулей выскочил после получаса, а то и раньше, ибо непонятная абракадабра и так уже любезно подается студентам в учебнике по Древним Рунам.
Хохотнув над тем, как мисс Эванс правильно подобрала характеризующее его, на данный момент, слово, он убрал ладони, предпочитая пропустить мимо своего внимания то, что сделал он это не из-за того, что девушка оступилась, а из-за того, как мурашки пробежали по его ладоням, когда она слегка коснулась их пальцами, так осторожно, словно была еще не до конца уверенна в том, кто это.
- Ну, знаешь, Лили, меня ты называла так же, так что пусть парнишка открывает свой счет комплиментов, полученных от Главной Старосты. Ты просто не представляешь, что за бальзам на душу каждому Слизеринцу такие слова. – Но увы, Гриффиндорку можно было легко чем-то смутить, но это состояние она покидала крайне быстро, вот и сейчас, не успел он как следует насладиться ситуацией, как ему в грудь уже уперся пальчик, а в голосе Эванс появились весьма угрожающие нотки. Если бы он не так хорошо знал девушку, - давно испарился бы, и заполз под ближайший факультетский стол, и плевать, что за ним, восседают Хаффлпаффцы, что готовы в любой момент нечаянно, болтая ногами, дать незваному гостю по ребрам. Лишь бы только уберечься от «кары небесной», что вот-вот обрушиться на голову. Нет, Лили ни разу не подставила его, обычно выгораживая перед не вовремя появившимися учителями, которые безоговорочно верили, зато пото-о-о-ом. В лучшем случае это были упреки в полнейшей безалаберности, безответственности, хулиганстве и прочих грехах, которые имели место быть. Но, понимая бесполезность данных мер, девушка обычно тяжело вздыхала, спустя полчаса пояснительной беседы, и клялась не разговаривать с молодым человеком как минимум месяц, который заканчивался следующим утром, когда она сжаливалась над его похмельным видом, и позволяла поцеловать себя в щечку, и даже была готова посочувствовать тому, что запасы антипохмельного зелья, давеча купленные в Хогсмиде, подошли к концу, учтиво не упоминая, что за преступлением должно последовать наказание, пускай и такое жестокое.
- И все? – На его лице появилось явное огорчение, - Эванс, и это все, что ты можешь мне сказать, поле двух месяцев долгой и мучительной разлуки? Ночных страданий и дневных грез? – Последнее он нарочито произнес слишком громко, ровно настолько, что бы несколько человек, оказавшиеся рядом, развернулись в сторону молодого человека и девушки, что скрестила руки на груди, и сверлила его ой каким недобрым взглядом. – Как ты так можешь, а где же пылающее Гриффиндорское сердце? – Понимая, что перегибает с драматизмом, молодой человек тактично заткнулся.
Но что поделать, - страсть к переигрыванию, - общая черта всех Слизеринцев, и ничего тут не попишешь, и не порисуешь, даже. Поэтому, остается только печально вздохнуть, и мысленно послать Салазару проклятье, что бы он на том свете со своего трона на холодный пол, голой попой шмякнулся.
- Тс-с-с-с, - Он хотел было приложить палец к своим губам, но потто передумал и адресовал этот жест Гриффиндорке, прерывая поток слов, который вот уже был готов вылиться на его, весьма непутевую голову. – Не правда, - возмутился юноша, - я его вообще не читал, в глаза не видывал, и тише, дума моя, тише. – Он подмигнул девушке, стараясь не скосить взглядом.

 Отправлено: 27.09.09 01:45. Заголовок: Утро наступило незам..

Утро наступило незаметно. Ярчайшие солнечные лучи прорезали тяжелые шторы и превратили их в дымящуюся горстку пепла на подушке. Пахло дымом и сожженным дотла шелком.
Какие-то глаза все искали и искали что-то на звенящей в ушах станции, у нее неполное название и клинически бредовая компания. Наверное, то были мои глаза, раз их настолько застилало вполне оправданное раздражение. Пахло клубным дымом и взволнованным голосом. Нужно просто сесть в поезд и, прикрыв уставшие веки, разучиться думать.
И почему же никогда не получается? Почему червивые мысли беспрестанно лезут в голову, стараясь как можно ощутимее расцарапать грудь?
Люди склонны полагать, что утро последующего дня – самое лучшее время, чтобы начать новую жизни. Я так не думаю. У меня каждый день не с той ноги, и тем не менее несколько радует, что все на свете стремительно проходит вперед, оставив за собой спонтанное дуновение ветра. Статичности становится разорительно мало – это подачка или наказание? И что вообще по сути такое – утро последующего дня? То, чего не случилось или вероятность того, что можно не проснуться?
Я прекрасно помню, как шел по коридору, но из головы противоестественно вылетел тот немаловажный факт, который обычно кричит в мозгу обо всем, что случается после. Или не случается – это и есть утро последующего дня, если следовать логике. Тогда как объяснить то, что циферблат на наручных часах упрямо продолжает указывать на шестичасовую отметку? Голова скоро распухнет от нескончаемых вопросов, ответы на которые отчего-то приходят лишь после того, как выстроишь необходимую цепочку умозаключений, и к концу дня у тебя непременно разыграется мигрень. Ну да бог с ней, не самое страшное. Страшно, когда то, чего ты ждешь нескончаемо долгое и безмерно взрывное лето, внезапно превращается в пыль, только оттого, что ты уже ни черта не помнишь. Наверное, надо почаще возвращаться к реальности, и я бы обязательно возвращался, если бы не одно существенное но: она такая противная... Я бы даже назвал ее омерзительно патологической, поскольку не могу поверить в то, что люди (которые, между прочим, все еще склонны полагать) собственноручно и без каких-либо принудительных сил: простуженных ветров с севера, ярко распахнутых крыльев махаона и прочего бреда несуразного – лепят то, что предстает перед моим глазами в частности. Вам не кажется все это чересчур убогим?
Я – слизеринец, и нужно соответствовать. Необходимо быть холодным и циничным даже когда у тебя в душе бушует нешуточное пламя. Это какая-то очередная глупость – во всем соответствовать знаменитому мастеру Салазару. Ну ладно, пусть так, пусть соответствуют, я в свою очередь тоже приложу усилия, пусть и самые минимальные. Да только какой во всем этом смысл?
А смысл в том, что мне приходится соответствовать не только основателю Хогвартса, и в том, что меня порядком тошнит от собственного смирения. Я должен соответствовать, с этим не поспоришь. А так хочется.
Белла Блэк – тоже слизеринка, и она также приверженка теории соответствия. Она очень красивая, Белла Блэк одна из самых красивых девушек во всем Хогвартсе, однако, покрывшиеся льдом иссиня-черные волосы и глаза с металлическим блеском меня только отталкивают, не говоря уже о том, что они чертовски притягательны.
И все-таки отнюдь не сногсшибательные природные достоинства Блэк заставили меня обратиться именно к ней и даже предварительно замешкаться (со мной это происходит все чаще и чаще, и я, увы, догадываюсь почему, улавливая неуловимую причину). Ее нелюдимость, скрытность и визуальное наслаждение собственным одиночеством прорастали из-под земли исполинскими жгутами и делили территорию Большого Зала на две неравноправные стороны. Я посчитал, что не стоит пренебрегать знаками, раз уж я оказался на той же части ирреального пространства, непревзойденного «настоящего», которого нет. Здесь я больше не чувствую себя паранормальным гостем в хорошее время. Здесь все, что мне нужно и то, чего у меня никогда не будет. Чужих галлюциногенных снов. Я знаю, ты бываешь там, ты бываешь там каждую ночь, но остаешься равнодушной. Я раздираю простыни только чтобы попасть туда единожды. Тебе не кажется, что это по меньшей мере нечестно – злоупотреблять не принадлежащими тебе грезами и распоряжаться моими бессонными ночами?
- А что тогда делать с теми, кто уже сошел? Отправить прямиком на кладбище?
Оказывается, это вовсе не сложно – говорить с тобой. Сидеть рядом, едва уловимо прижимаясь плечом, и разглядывать крошечные язычки замерзшего пламени в глубине зрачков. – Слушай... Если ты не занята сегодня вечером, прямо сейчас, то я бы хотел, чтобы ты составила мне компанию. Мне надо поговорить с тобой. – Совершенный холод, сковавший каждую клеточку твоей кожи, - расскажи мне, он больно кусается? Мое зрение отказывается принимать и сжимать ресницами безобразно счастливые рожи, которые то и дело норовят услышать каждое слово, еще и никогда не сказанное. Просто говори. Это вовсе не сложно – говорить со мной. - Только не здесь.
Разнокалиберные ты и я попробуют понять, кто они такие – он и она из украденных сновидений. Поищут и, возможно, когда-нибудь найдут.

 Отправлено: 28.09.09 20:12. Заголовок: Everything's got..

Everything's got a moral, if only you can find it. -The Duchess

Что-то не вижу я смысла в этом вашем первом сентября, особенно в празднике в Большом зале. Самое интересное, что он никогда никому особо не нравился, но все почему-то всегда на него приходили. Это что, школьный устав такой? Мучить учеников скукой?
Сидеть здесь и смотреть то, как распределяют новоиспеченных учеников, мягко говоря, скучно, а найти, чем заняться, сложно. За столом Слизерина нет ни одного человека, с кем бы мне хотелось поздороваться. Либо это потому, что в последнее время на факультет стали пихать черт знает кого, либо просто настроение у меня действительно упало на десять градусов ниже.
Что-то холодно в последнее время, не находите?
Я с напускным безразличием пускаю взгляд ледяных глаз по помещению, то и дело останавливаясь на людях, которые были бы мне интересны, но с которыми я бы все равно не стала общаться, потому что они того не стоят. А может это просто я того не стою, но это уже не играет никакой роли. Я останавливаю взгляд на столе Гриффиндора и провожаю каждого ученика, который мне чем-либо напоминал одного человека, которому я причинила когда-то страшно больную глупость. Там его нет.

Well, when I was lost, I suppose it's good advice to stay where you are until someone finds you. But who'd ever think to look for me here? –Alice

Прекрасно, меня здесь тоже нет, раз уж на то пошло.- Думаю я, скрещиваю руки на груди. Неприятно видеть здесь тех, кто тебе безразличен, вместо того, чтобы видеть здесь тех, кого бы хотелось видеть.
Хочется встать и уйти, но я как окаменела. Нельзя мне так нервничать и портить себе нервы, это уже сказывается на моем внешнем виде. Интересно: как все это выглядит с стороны?
Сзади послышался знакомый голос. Несомненно, один из самых для меня узнаваемых. Да и вряд ли вообще во всем Хогвартсе нашелся кто-то, кто бы не узнал голос Барти Крауча. Не то чтобы он много говорит, или кому-то очень надоел, просто Крауч в целом, не только голосом, обладает неповторимым талантом запоминаться, крепко впиваясь в нити памяти. Такого человека нельзя не узнать.
- Вечно ты со своими философскими вопросами, Крауч,- со вздохом говорю я и думаю, что если бы всех, кто сошел с ума отправляли на кладбище, я бы там уже поселилась, наверное. – Ну почему же сразу на кладбище, вон в Мунго у них целый этаж душевнобольным посвящен. Но, если очень приспичит, можно и на кладбище.
Я всегда и всем привыкла отвечать резко, ни разу не задумывалась о том, о чем говорю и как это влияет на человека, который сидит рядом. Я просто говорю и все. Будто не живу даже – слова сами слетают с уст, их значение – маловажно. Главное, что есть ответ, будь он хорош или совсем плох. Это уже даже не стиль общения, это, скорее, похоже на не очень приятную, даже мне самой, привычку, от которой нужно бы избавиться, но никак не выходит. Не то чтобы она так глубоко впилась в душу, просто приклеена крепко, а отдирать больно.
И до меня не сразу доходит как мои слова звучат со стороны. Неприятно, наверное, и мне почему-то не хочется, чтобы я казалась Барти ледяной фигурой, замораживающей все, что каким-то образом имеет с ней контакт.
Удивительно, но даже у меня иногда возникает желание казаться близким людям каплю живей. Но совсем чуть-чуть, чтобы в случае опасности успеть себя заморозить обратно.
Удивительней, что я бы года два тому назад даже не побеспокоилась о такой мелочи.
Удивительней всего, что я теперь себя узнаю крайне редко.

I can't explain myself, I'm afraid, Sir, because I'm not myself you see. –Alice

Смотрю ему в глаза и пытаюсь улыбнутся. Странная улыбка выходит: немного гладкая, немного помятая и немного сдавленная. Что-то из серии отчаяния, но в плохом качестве. Видимо, киноленту повредили.
А у нас цвет глаз похож немного. Только у него он более глубокий и где-то в душе, в середине, хоть и холодного оттенка, но сам по себе теплый. А у меня глаза более светлые, наверное. И более холодные, похожие на топленый лед. В них даже намека на теплоту нет, хотя временами проскальзывает едва заметное потепление где-то глубоко в голубом. Другим не заметно, я же все, кажется, чувствую.
- Я-то не занята, а что, что-то случилось или ты боишься что сейчас из под стола вылезет Скитер и выложит весь разговор в школьной газете?
На самом-то деле я бы с превеликим удовольствием унеслась куда подальше отсюда, но, боюсь, мои ватные ноги не донесут меня и до гостиной Слизерина. А может и донесут и все эти козни со мной на самом деле исполняет лень, которая никогда во вне особо не выделялась. Пора бы брать себя в руки и приходить в нормальное состояние, а не снимать ледяные линзы с глаз.
- Но если так надо, пошли.- Немного помедлив, говорю я и встаю.

 Отправлено: 30.09.09 23:33. Заголовок: Дружба гриффиндорки ..

Дружба гриффиндорки и слизеринца по определению не может пользоваться особой популярностью, как среди одной стороны медали, разукрашенной в красно-золотое, так и в окружении другой – серебристо-зеленой. Что же касается Лили и Кристиана, то их уже давно считают съехавшими с катушек белыми воронами, ибо настолько искренние отношения непередаваемо отличных людей – по меньшей мере аномально. Но встречается.
Они могут мирно, обнявшись, сидеть под раскидистым дубом и делиться мыслями, фантазиями, желанием, а спустя минуту примутся орать друг на друга так, что Гигантский кальмар услышит сквозь бесконечные толщи воды.
Про них ходит бесчисленное множество нелепых и не очень слухов, внимание на которые они сами обращают крайне редко и для того, чтобы от души повеселиться.
Я помню, как мы впервые познакомились. То был не самый первый и даже не второй день нашего пребывания в школе. Мы попросту друг друга не замечали, и жилось нам при этом замечательно от того, что понятия не имели – может быть лучше.
А потом они встретились, пересеклись на заурядно витиеватой лестнице, ведущей в башню Астрономии, где должен был проходить спаренный урок враждующих факультетов. Самоуверенная рыжеволосая девочка с родителями-магглами и ярчайше выделяющийся на общем слизеринском фоне мальчик с именитыми предками. У них отнюдь не было ничего общего, помимо сердца – честного и любящего, однако и этого хватило, чтобы сделать каждого частью судьбы для другого.
- Спасибо, что сообщил, больше ты от меня таких комплиментов в жизни не услышишь! И вообще, благодаря тебе парнишке не удастся открыть счет, поскольку он удачно слинял, не успев услышать главного, а именно «Минус пятьдесят очков Слизерину». Дождешься у меня, Крис, и я их все-таки вычту! – Упрямый взгляд направлен прямо в глаза цвета крепко заваренного чая – неотрывно, с нескрываемой долей легкого удивления и недопонимая.
Крис, милый, ну что же происходит, я столько раз тебя просила поменьше портачить, а что в итоге? В итоге я вижу вопиющее пренебрежение ко всему, что так для меня ценно. Но я не могу не улыбаться.
- Не утрируй, Нотт! Я писала тебе чуть ли не каждый день, так что фокус с превращением в несчастного страдальца здесь, увы не пройдет. Но если уж ты так мучился, то скажи мне на милость, почему нельзя было встретить чуть ли не до безумия соскучившуюся подругу в трезвом состоянии? Крис, от тебя же виски разит за километр! – Лили хмурилась, приближала свое лицо, покрывшееся румянцем, к его лицу, изо всех сил сдерживалась, чтобы не захохотать и, поднявшись на цыпочки, не обнять его за плечи. Разлука и впрямь выдалась долгой и мучительной. Слишком. Изумрудно-зеленые глаза жадно и с блеском впивались в каждый миллиметр чуть загорелой кожи, с эстетическим упоением впитывали все клетки и поры, разместившиеся на его лице, хотели запечатлеть, собрать воедино, чтобы в любой удобный для себя день разбирать на головоломки и конструировать снова. А длинный шарф в чередующиеся зеленые и серебристые (кажущиеся блекло-, грязно-серыми) полосы будет флагом. Да, она полностью разочаровалась в слизеринцах, да, мелькающие холодные оттенки отталкивали в то время, как кровь покидала раздувшиеся вены на тыльной стороне ладоней, но все это, право, такая ничего не стоящая рутина, банальность, граничащая с безвкусием и отсутствием собственного мнения, силы духа. Слизеринец Крис Нотт мог полностью рассчитывать на Лили точно так же, как она могла рассчитывать на него.
Она все еще хотела возмутиться, в очередной раз поставить до крайности обнаглевшего друга на место, ее натура бунтовала против вопиющего поражения, против насмешливого и в тоже время преисполненного бесконечной нежности голоса, сменяющих друг друга хаотичных слов. Но она, как всегда, опоздала. В очередной раз ее накрыла обволакивающая неожиданность, от которой сердце перестало помещаться в груди.
У тебя были красивые пальцы: длинные, в меру загорелы, с четко очерченными дугами ногтей – ты вовсе не стремился выставить напоказ свое происхождение, все, что ты делал – было осознанно. И мне даже не в чем тебя упрекнуть.
Эти пальцы беспрекословно заставили меня заткнуться. А я искренне не ожидала. Я могла бы отвесить тебе подзатыльник, но вместо этого по-кошачьи крепко вцепилась в твою руку, добела сжав твои аристократические пальцы пианиста, и поцеловала их: легко, непринужденно, глаза в глаза.
- Конечно я скучала, блюститель тишины, - чуть приглушенный, но наверняка слышный в поднявшемся гуле голосов, шепот. – Здесь невозможно разговаривать, - она повысила голос, чтобы последние ее слова с еще большей четкостью донеслись до Нотта. – к тому же, по-моему, мы уже пропустили все, что могли пропустить, так что... пойдем...
Лили так и не выпустила его рук, и только теперь одна из пары крепко покоилась в ее горячо сжатом кулачке.
- Мерлин, тебе просто необходимо антипохмельное зелье... Однако, за его неимением придется трезветь собственными силами.

 Отправлено: 02.10.09 01:45. Заголовок: Сковывающая, паралит..

Сковывающая, паралитическая неуверенность разливалась по тонким прозрачным венам, и в такт ей заостренные молоты колотили прямо по стенкам головы, отбивая патетически невеселые мелодии. Откровенничать с Беллой Блэк несомненно было бы верхом безумия, однако, все уже привыкли к нездоровому стремлению Барти навешивать на себя, будто черные праздничные ленты, неприятности, которые чаще всего приходилось расхлебывать другим – тем, кто не мог быть еще ближе.
Здесь все знают кто я и знают как со мной обходиться. Только понять очень сложно: осторожность это или пренебрежение. А мне все еще снятся сны. Страшнослезные, заставляющие каждую минуту просыпаться, чтобы болезненно осознать их неистинную сущность. Мне снятся сны урывочные, нервно-дерганные и перфектно пугающие, оттого и чарующие, только утром от них не легче. Я не стану рассказывать ей о них, я промолчу для каждого, даже для тебя. Что знают они обо мне? О холодных ладонях в открытую форточку, она мне жалуется предсмертным скрипом, и я ее выслушаю когда-нибудь. Сегодняшней ночью обещают дождь, ему не придется стучать в запотевшее стекло, так уж вышло, что для него оно всегда прозрачно.
Кто знает о неумолимо приближающейся тоске, о продажно соленых страданиях, и что можно высказать в эти разбитые льдом глаза? Какая разница, если не производя расчетов, рискуешь сразу всем? Или тем, что заочно проиграно.
Какая разница?..
Улыбка – просто масочное воплощение лжи, то, чем ты хочешь прикрыть обнаженную душу. О чем ты будешь улыбаться или плакать, они знают?
- Целый этаж? Много. – Затекшие пальцы нервозно вцепляются в дерево стола, ощущают его гладкую поверхность – когда-то этот стол цвел в душистом саду, много столетий назад. Салазар, откуда столько сомнений? И улыбка. Как приклеенная.
Белла всегда такая отрешенная, нарочито безразличная ко всему, что невольно крутится в голове «А это правда?». Я учусь терпеть, а она не обращать внимания, я сосредотачиваюсь, а она мечет взгляды. Мне бы так не хотелось говорить ей всех этих глупостей, но, похоже, она – единственная, кого сложно напугать, зато утомить – пожалуйста.
Почему я не говорю этого тебе? Когда мне не хочется расстраивать тебя, не хочется ловить испуг на твоем лице, печаль в огромных чайных глазах, когда мне хочется, чтобы ты улыбалась (Мерлин, какая красивая у тебя улыбка!), я предпочитаю молчать. Я разучиваюсь писать для тебя печальные черные письма, в каждый нерв моих пальцев врезается небывалая дрожь.
Блэк, должно быть, знает, как ненавидеть лето. С его готичными стенами в любом повороте головы, затекает шея, и легче закрыть глаза, потому что повсюду – тюремная камера, даже в саду за окном, куда не прилетает птиц. Какая нестерпимая радость, что можно создать своих, глухонемых.
- Да я ей хоть сейчас интервью дам. Я не хочу говорить здесь, для меня – слишком шумно.
А они пусть мелют, что вздумается, у нас в Британии каждое слово независимое и почти свободное, а еще есть гостиная, очень бледно разукрашенная в цвета вовсе не свежескошенной травы, хотя, впрочем, мне не с чем сравнивать.
- Что до школьной газеты, то я ее и вовсе никогда не читаю, мне нескончаемо пофигу, кто и кого тр*ахает. А наш скучный разговор, предчувствую, ее страшно разочарует.
Я люблю паническую тишину – мертвую, предзакатную, и чтобы ничего лишнего, будь то стрекот сверчков глубоко наверху или треск камина, в него помещается много-много любовных записок, только эти записки как будто эссе по Истории магии – утомительно нудящие и законспектированные. А потом не спать – переписывать.
Не нужно искать потаенных мест, когда есть слизеринская гостиная – это почти что склеп. Каменные стены отсырели, занавешены флагами и именитыми портретами (хочется вслух кричать «Кто они? И что они сделали?»), обращаемся к Салазару, но вряд ли хотя бы половина узнает его среди носатых дядь с суровыми лицами, хочется думать, что мы не умрем такими же. А с улыбкой.
Поднимаюсь, почти порхая, но не потому что на душе легко, всего лишь нервное, такое смешанно-горько чувство у меня в сумке.
- Беллс, скажи, тебя что-нибудь мучает? – И слова даются с сухостью, нарочито вежливо, как на одном из праздничных летних приемов, где меня отродясь не было, потому что отец сказал – неподобающее поведение. Будто б мне было бы там до одури весело.
А дорога такая длинная. Почти конечная и вниз-вниз-вниз, как в преисподнюю, как в тартар, которого нет и не было. Кто-то, может быть, еще и верит, и, может быть, даже крестится, а мы всего лишь с гордостью шествуем, как к себе домой, а не как на похороны.

---->Гостиная Слизерина

 Отправлено: 04.10.09 01:09. Заголовок: Знаешь, я никогда в ..

Знаешь, я никогда в жизни не жалел о том, что судьба столкнула меня с тобой, тогда, еще на первом курсе, когда я мог позволить смотреть на тебя чуть высокомерно. Хмурится, когда ты проходишь рядом, неизменно задевая плечом, и оборачиваясь, посылаешь сердитый взгляд. Отрывисто хихикать, когда из твоих рук падали школьные принадлежности, рассыпаясь по полу: карандаши отлетали к самой стенке, листы пергамента неизменно попадали кому-то под ноги, и этот кто-то никогда не скупился пройтись по ним, учебники рвались, но ты их собирала, опять же, смотря на мир немного рассеянным взглядом изумрудных глаз.
А я по глазам твоим скучал, Лили, представляешь? Сухие строчки почерка, пускай и такого родного, как твой, не могут передать того, как блестят в них искорки, как появляется чертовщинка, когда ты смотришь из-под опущенных ресниц и начинаешь говорить так вкрадчиво-вкрадчиво, что невольно вслушиваешься, но вскоре теряешь нить повествования, просто наслаждаясь тем, как ты говоришь. За что ты обычно не сильно пихаешь меня в бок, и ворчишь про то, что я все пропускаю мимо ушей. А я улыбаюсь, так рассеянно-глупо, и не знаю что сказать.
Я по ключицам твоим скучал, Лили. По тому, как ты запрокидываешь назад голову, когда мы в конце весны проводим там почти все, свободное от уроков время, и ты пытаешься сделать вид, что загораешь, но тут же срываешься, начинаешь что-то рассказывать, смеяться, прижимая ладошки к лицу, отчаянно жестикулировать, придавая своему повествованию еще более эмоциональную окраску.
Соскучился по звуку твоих шагов, когда идешь совсем рядом, а я сжимаю твою ладошку, чтобы не дай бог не потерять в этой толпе, которая проходит сквозь нас, пытаясь расцепить руки, а ты тоже не отпускаешь, и я улыбаюсь себе под нос. Просто знаю, что никогда тебя не потеряю.
По тому, как ты забавно прыгаешь с ноги на ногу, скидывая со ступней туфли, и что-то напевая под нос из современных мелодий своего мира. Как спотыкаешься и как поправляешь волосы, которые постоянно выбиваются из прически. По тому, как ходишь босиком по траве, а потом падаешь в неё, и цветы путаются в твоих волосах, лезут в лицо, а ты забавно фыркаешь и заливаешься смехом, теплым и искренним, потом садишься и пытаешься вытащить из рыжих прядок всю зелень, я обычно пытаюсь помочь, ты отталкиваешь, шутя, потом ложишься рядом, положив руку на грудь, о чем-то спрашиваешь, я отвечаю невпопад, слова уже давно не подбираю. Ты все равно принимаешь любым, - грустным, веселым, усталым или раздраженным, всегда найдешь, что сказать и как помочь. Помню, как меня раздражало это в первое время. Как можно быть настолько доброй и правильной, - выл кажется, пытался язвить, - ты обижалась, - мы ругались, как обычно – в пух и прах, кричали, что навсегда, и черта-с два кто-нибудь из нас еще заговорит друг с другом. Это «навсегда» длиться уже шесть в половиной лет, на него уже даже внимания не обращают, - глаза закатывают и уходят из помещения, а мы остаемся, и через полчаса ты меня обнимаешь, а я зарываюсь носом в твои волосы.
Я какой-то неправильный Слизеринец, Лили. Мне совершенно плевать, какого цвета кровь течет по твоим жилам, и насколько она чистая. Мне все равно, кто твои родители, даже тогда, когда ты буквально втаскиваешь меня к себе домой, буркнув родителям первое взбредшее в голову объяснение, «кто-этот-мальчик-и-что-он-забыл-тут-когда-на-часах-уже-двеннадцать-ночи», сердишься на меня, утверждаешь, что умные люди сначала на часы смотрят, потом хохочешь и падаешь рядом на кровать, и не требуешь объяснений, что я тут, собственно, забыл.
Потому что это в один прекрасный момент стало совершенно обычным, встречать с тобой праздники, раскрашивать яйца на Пасху так, чтобы умудриться самим вымазаться в краске, а все остальное разлить по столу. Просто это есть, и от этого никуда не денешься.
Я по улыбке твоей скучал, Лили. Потому, как уголки губ у тебя подрагивают, и ты первые секунды пытаешься её сдержать. По тому, как ты забавно отчитываешь, словно провинившегося ребенка, на момент забывая, что я твой ровесник, и не терплю всего этого от других. Но ты улыбаешься, и я забываю, как на тебя обижаться.
- О, ну тогда тебе придется найти для этого о-о-очень вескую причину. – Протянул молодой человек, придавая голову нотки игривости, - И вообще, насколько я знаю, наши драгоценные старосты не могут снимать больше десяти очков за раз. Так что причин тебе придется придумывать сразу пять. – А она совсем-совсем близко, и глаза у неё морские. Нет, не синие, а ярко-зеленые, как перед штормом, чуть подрагивают, но – светятся тем теплом, как и вода, впитавшая в себя за день солнечный свет. – Так, стоп машина, - заявил Слизеринец, припомнив фразочку, часто слышимую в маггловских кинофильмах, особенно новых, которые показывали в одном кинотеатре на Уолд-стрит. Там всегда было мало народу, но собирались лишь завсегдатаи, которые после этого оставались в каком-нибудь пабе до утра, обсуждая просмотренное. – Я же стою на ногах, а не ползаю по полу! – Слабое оправдание, но в данный момент все средства хороши, даже такие, - И разговариваю внятно, и вообще, никто кроме вас, очаровательная мисс, не заподозрил меня в этом страшном грехе. – Он опять понизил голос до свистящего шепота, заставляя её наклониться ближе, для того, что бы обнять её за талию, прижимая к себе, впитывая её тепло, и ощущение чего-то невероятно родного рядом.
А еще у тебя губы теплые, Лили. Я уже начал забывать, как это, когда ты держишь мен за руку. А теперь смотри, - вспомнил, и удивился, как раньше жил без этого. Без того, что бы наклониться и осторожно убрать прядь твоих волос за ухо, при этом целую я висок, лишь на мгновение задержав там губы, что бы не привлекать лишнее внимание, - мне ведь действительно хочется отсюда уйти, наконец задать тебе массу дурацких вопросов, посмеяться от души и просто почувствовать себя не центром в толпе, а простыми подростками, по сути, еще совсем недавно бывшими детьми.
- Антипохмельное зелье мне понадобиться утром. Ли-и-ил, а ты ведь меня пожалеешь? – Шутливо уточнил молодой человек. Потом поднес их сплетенные пальцы к своим губам, и осторожно поцеловал тыльную сторону её ладошки.
- А вот на счет чего-нибудь покушать, - это другой разговор. Я не хочу участвовать во всехогвартской эпопее «битва за еду», поэтому пойдем. – Пользуясь тем, что рука девушки все еще держит его, он смело потащил её сквозь толпу, пропуская вперед, что бы как можно быстрее вырваться из этого столпотворения.

---->Кухня---->Астрономическая башня